Чейзер [litres] - Вероника Мелан

Мак почему-то смутился.

— Да. Подумал, что тебе понравится.

И быстро перевел тему:

— Кофе, сок?

— Конечно, кофе! Он у тебя замечательный.

Когда на столе появились две исходящие кофейным паром кружки, повар отложил полотенце, сел напротив, отодвинул в сторону яичницу и достал из кармана знакомую бархатную коробочку. Открыл, поставил на стол; зеленовато-коричневые глаза хитро блеснули.

— Ну что, попытка номер два?

Лайза тут же прытко приподнялась, будто только и ждала этого момента; упершись носочками в нижнюю перекладину стула, дотянулась до коробочки, извлекла кольцо и натянула себе на палец. С широкой улыбкой три раза кивнула.

— Да! Да! И да!

Аллертон завис с отвисшей челюстью, затем шлепнул себя ладонью по лбу, притворно застонал и достал второе кольцо — мужское.

— Ну, хоть с эти ты мне поможешь? Или я, как ты, должен сам?

Она надела ему кольцо со всей нежностью, на которую была способна, погладила по ладони и заглянула в глаза.

— Люблю тебя, Мак. Очень-очень!

Он прижался к ней лбом, переплел их пальцы и прошептал:

— А я-то тебя как.

В прихожей, как упаковки из-под гигантских подарков, стояли две пустые картонные коробки. В них отправлялась свернутая одежда, обувь, книги, нужная, полезная и просто привычная мелочь. Карандаши, бумага, любимая кухонная посуда.

— Гречка?

— Угу.

— Овсянка?

— На завтрак.

— А заливать ее чем? Йогуртом?

— Варить на воде.

Мак, помогая собирать вещи, прохаживался по гостиной, переступая через многочисленные пакеты и свертки.

— А газовую горелку ты тоже уже купила?

Лайза вытащила из шкафа розовую блузку, придирчиво осмотрела и бросила на стопку вещей с мысленной пометкой «с собой».

— Не успела.

В соседней комнате зашуршал полиэтилен.

— Хлеб?

Она не ответила, лишь улыбнулась, время от времени любуясь переливающимся в кольце камнем.

— Слушай, принцесса, наличие некоторых круп я могу понять, но горох?

— А что горох? Его можно грызть и сухим.

— А потом пукать?

Из спальни послышался смех.

— Меня бы все равно никто не услышал. Там я могла бы устроить «узорную мазаницу», и никто бы мне слова не сказал.

— Ну да. С таким-то количеством консервов. Печеночный паштет, рыба, рыба, еще рыба… крабовое мясо. Королевский выбор!

— Отвезем Хвостику. Сами все равно не съедим.

Мак вошел в комнату и нежно обнял несостоявшегося матроса сзади; Лайза отложила штаны, которые держала в руках и замерла — пропиталась нежностью момента. Его щека, прижатая к ее голове, теплые пальцы, поглаживающие запястье.

— Неужели ты правда собиралась выйти в море?

Она кивнула; перед глазами встал тот вечер, когда она составляла список. Собрала всю волю в кулак, наплевала на отсутствие знаний и атакующие, как стая коршунов, страхи.

— Собиралась.

— Даже катер купила. — Он хмыкнул, но не весело — грустно, с оттенком боли из прошлого. — Поверить не могу. Чудище… Ты ведь могла утонуть. Первый шторм, и что тогда?

— Знаешь, мне было проще утонуть, чем жить без тебя.

Это была правда без излишней сентиментальности или жалости к себе, а от того и высказалась легко.

Мак развернул Лайзу лицом, долго и тяжело, поджав губы, смотрел в глаза.

— Никогда не рискуй собой, слышишь? Нас двое. Ты не одна. Никогда больше так не делай.

— Тогда я была одна. А теперь так делать не буду.

Прижатая к широкой груди щека, закрытые глаза и один на двоих пульс.

О том, как жила в одиночестве, о серых буднях, трудностях с вдохновением и деталях несостоявшегося морского плана она рассказала тем же вечером, когда они, закончив с переездом, сидели в машине, если жареную картошку из картонной упаковки и смотрели на тонущий в прохладном розоватом закате город.

— Я чуть деру не дала из того магазина, когда продавец спросил меня про водоизмещение!

Мак делал вид, что трет глаза — деликатно пытался не хрюкнуть.

— Смешно тебе! А я вообще ни в зуб ногой о том, какие бывают двигатели. Он на меня смотрел, как на дуру! Ну, собственно, не так уж он был и не прав…

— Не дура. Просто редкая девушка, которая идет вперед несмотря ни на что.

— Да уж… А я и не знала все это время, что ты жил на яхте, голову сломала, почему дом пустой, пока доктор мне не сказал, где ты…

— Так вот кто ответственен за покупку катера!

— Мы ему его и подарим.

Лайза мягко улыбнулась.

Осень, теплый вечер, хорошо на душе. Внутри наконец появилось ощущение, что горбатое полотно жизни расправилось, разровняло складки, и впереди расстелилась долгая гладкая и счастливая дорога. Пусть иногда в дождь, а иногда в солнце, лишь бы вместе.

Отражали лучи уходящего солнца высокие небоскребы, висели вдали дымчатые, как вуаль, облака, теребил высыхающие листья ветер.

— А я видел тебя по телевизору в тот вечер.

— Правда?

Он смотрел на нее с такой теплотой, что Лайза порозовела. И почему-то смутилась.

— Я пацанка, да?

— С такими-то титьками? Уж прости за слово…

— Да я не об этом!

Она хлопнула его по колену и притворилась возмущенной. Каждое действие, каждый жест теперь доставляли особенное удовольствие и еще раз напоминали о том, что теперь можно все: шутить, дурачиться, сидеть обнявшись. Потому что теперь разрешено. Теперь есть время…

— Нет, Лайза, ты не пацанка. Ты чудесная женщина — мягкая и живая. Очень подвижная. И я очень гордился тобой тогда. Даже выкинул телефон за борт, чтобы не позвонить и не поздравить.

— Что, правда? Телефон выкинул?!

— Угу. А наутро поехал за новым. Мне шеф головомойку устроил, потому что я пропустил два вызова.

— Вот это да! А я тебе не рассказывала, как праздновала месяц нашего знакомства одна? В ресторане? Где какой-то идиот подсел ко мне за столик?

— Это какой еще идиот?! Найду и зарэжу!

Мак смешно скопировал акцент из популярного фильма, и Лайза рассмеялась, неуклюже дернула рукой и снова, как и когда-то, рассыпала остатки картошки по коврику и виноватыми глазами посмотрела на поднявшего брови водителя.

— Я все исправлю! Отработаю!

— Натурой?

— Э-э-э…

— Ну, что ж, — водитель радостно потер друг о друга ладони, — поехали!

С готовностью взревел мотор пригревшейся на холме машины.

— Если это называется «отработкой», то я готова отрабатывать за все… Днем, ночью, в выходные…

Обнаженная Лайза мягко приподнялась и опустилась на то, по чему она истосковалась не меньше, а то и больше, чем по всему остальному — скользкому, горячему, тугому…. ох, какой же она вновь стала пошлой. И как же она скучала по пошлой себе…